Виктор Вохминцев - Южный Урал, № 27
Лена опиралась на дверной косяк, левую руку спрятала в карман жакета, а правой доставала семечки и невозмутимо лузгала их. На Махрова смотрела насмешливо, словно бы говоря: «Ну, покричи, покричи, с утра не слышала». И это его взорвало. Он пообещал ее оштрафовать. На Лену угроза не подействовала. Тогда он крикнул, что снимает с доярок. Она повела плечом: «Подумаешь, страсти какие!» Махров побагровел, стукнул кулаком по столу и вынес окончательный приговор:
— Выгоню из колхоза!
Лена выпрямилась, резко одернула жакет, в глазах вспыхнули гневные огоньки.
— Мы тебя сами вышвырнем! Ишь, налил жиром шею-то! — зло сказала она.
Рогов подумал, что Махрова хватит удар: председатель потерял дар речи. А Лена повернулась и вышла.
— С-сукина дочь! — наконец выдавил Махров.
4Через полторы недели состоялось заседание бюро райкома партии. Район по-прежнему срывал хлебосдачу. После долгих и бурных споров Махрову объявили строгий выговор. Прокурор предложил снять его с работы. Но вступился Лоскутов. Он сказал, что теперь не время: закончится уборка, тогда можно вернуться к этому вопросу.
Махров вышел из райкома красный, как после бани, долго не мог отдышаться и на улице. Он начинал понимать, что для него наступает плохое время. И самое худое, что ответ-то придется держать не перед Лоскутовым, а перед колхозниками. Об этом ему сегодня еще раз напомнил Рогов, рассказав членам бюро о жалобах колхозников на Махрова, поступивших в редакцию.
…Заседание продолжалось. Остались члены бюро. На повестке последний вопрос: персональное дело Рогова. Да, жена сдержала слово: она была у Лоскутова. А тот уцепился — и делу дан ход. Говорил Лоскутов. Рогов слушал его, рисуя в блокноте бессмысленные завитушки, чувствовал на себе взгляды товарищей и краснел. Надо давать объяснения. Неприятно и тяжело. Все сейчас было противно Рогову в секретаре: и горбатый, с прожилками нос, и надменная складка у рта, и безукоризненно наутюженный китель, и сама манера говорить не спеша, растягивая слова и словно бы прислушиваясь к ним. «И говорит равнодушно, как о чем-то надоевшем и скучном», — зло подумал Рогов. Лоскутов не спросил у него ни о чем, не поговорил. Послал к жене инструктора «расследовать». Рогов ушел от жены бесповоротно и навсегда. С той памятной ночи он не был дома и не мог знать, как «расследовалось» его так называемое персональное дело. Он, конечно, предполагал, что могли наговорить на него жена и теща.
Когда его спросили, он только сказал:
— Мне трудно говорить об этом, товарищи. Это очень сложно, вдруг не расскажешь. Одно для меня очевидно: нет у меня семьи, распалась… Проглядел. Прошу: разберитесь хорошо, прежде чем решать, и разберитесь не так, как разбирался Лоскутов. Спросите и меня. Я ведь тоже лицо заинтересованное, — криво усмехнулся Рогов и сел.
Члены бюро чувствовали себя неловко. Прокурор примирительно сказал:
— Семен Андреевич, а ведь в самом деле не годится так. И членов бюро не известили. Я старуху лет тридцать знаю — вздорная. Дочка, кажется, не лучше…
Лоскутов не согласился, упирая, на то, что Рогов бросил жену с ребенком, и требовал объявить выговор.
— Что ж, по-твоему, в ногах у нее ползать? — жестко улыбнулся прокурор. — Нет, ты уж лучше уволь его от этого!
Спор разгорелся. Рогов думал: «Какая ерунда! Как он, Лоскутов, мог так грязно сводить счеты?»
Члены бюро голосовали против предложения Лоскутова. После заседания в кабинете никто не задержался. Рогову на прощанье крепче обычного жали руку.
…Рогов брел на квартиру не спеша. Вспомнил Лену Огородникову, ее застенчивого Бориса, вспомнил пробойного Костю — бригадира. Сколько их: таких славных, чистых, работящих на свете? Не счесть! С ними легко дышится, веселее живется. Среди них есть Валя Иванцова… Вдруг она предстала перед его мысленным взором такой, какой видел ее на полевом стане: склонившаяся над стенной газетой, с ослабевшей коричневой заколкой, которая еле-еле удерживала темную тяжелую косу…
Рогов остановился, провел рукой по глазам, словно пытаясь снять пелену, которая мешала разглядеть настоящее счастье.
А ночь брела по земле по-осеннему густая, теплая, полная таинственных шорохов, удивительно непонятная и беззвездная.
Марк Гроссман
СТИХИ
О ДРУЖБЕ
Мы с тобой давно не в переписке,
И серьезно, вроде, разошлись.
Друг мой давний, однокашник близкий,
Не вчера мы начинали жизнь,
Не мальчишки, кажется, с тобой мы,
И прошли через огонь и медь, —
Мы же хлеб делили и обоймы,
Повзрослев, могли бы поумнеть.
Я не спорю: не пустые вздоры
Между нами встали на пути,
Но ведь спор — не ледяные горы,
Да и горы можно перейти.
Лгать не стану, — не простое это —
Первый шаг нелегкий, говорят,
Но ведь мы прошли с тобой полсвета
Тяжкими дорогами солдат.
Мы с тобой не недруги, я знаю,
И дорога вдаль у нас одна.
Я тебя ничем не попрекаю,
Ты прости, когда — моя вина.
В тишине ночной, бровей не хмуря,
Сердце для уступки приготовь.
Дружбу сохранить в житейских бурях
Потрудней бывает, чем любовь.
БЕРЕЗКА
Стоит березка белотелая.
О чем грустит в глуши она?
Совсем по-девичьи несмелая,
Совсем по-девичьи одна?
Умчать бы в даль ее весеннюю,
Кружить в тумане и во мгле,
Да только жалко, что растения
Навек прикованы к земле.
ГРАВЮРА
На темном дереве — гравюра.
Под слоем пыли узнаем:
Тоскует здесь царица-дура
Во всем величии своем.
В ней много блеска, мало чувства.
Она не трогает сердца.
Мертво и холодно искусство,
Когда оно в руках льстеца.
ДУБОК
Качается дубок в ненастье,
Его, беснуясь, буря гнет,
А он, прямой и коренастый,
Упрямо к солнышку растет.
Он вытянется к небосводу,
И люди скажут про него:
— Мальчишка выжил в непогоду,
Ему не страшно ничего.
Анатолий Головин
МОНТЕР
Стихотворение
Он к нам пришел по вызову
В квартире свет зажечь.
Снял шапку, поздоровался
И куртку скинул с плеч.
Отвертку, шнур и молоток
Сложил на край стола…
— Ну что ж, хозяйка, говори,
Зачем к себе звала?
Атлет, а ростом невелик,
Лет двадцати на вид.
А взгляд такой, что вот сейчас
Вас чем-то удивит.
И улыбнулась я ему,
Сказала про свое,
Что выключатель щелкает,
А света не дает.
Он тотчас выключатель вскрыл, —
Причина в нем иль нет?
В глаза мне ласково взглянул,
И сразу вспыхнул свет.
Досадно мне, что мало здесь
Работы для него.
Стоит он, смотрит на меня
И — больше ничего…
И говорю я, покраснев,
На взгляд его в ответ:
— Сердечно вас благодарю
За то, что вспыхнул свет.
Самуил Гершуни
СТИХИ
ВЕРНЫЕ ДРУЗЬЯ
К дунайским берегам домчался гром
На крыльях ветра, дующего с Буга…
Перед грозой к мадьяру ночью в дом
Внесли солдаты раненого друга.
Свою постель постлал ему лесник,
Заботливо укутал полушубком,
И головой задумчиво поник,
Покуривая глиняную трубку.
Шумели грустно буки за окном,
Коптил в жестянке фитилек из ваты,
Да еле слышно про далекий дом
Шептали губы спящего солдата…
Вершина дерева от молнии зажглась,
Ударил гром, и стекла дребезжали,
И говорил солдат: — Здесь бук и вяз,
Березок нет, как на родном Урале…
Потом утих. Дышала ровно грудь.
Урал приснился, может быть, солдату…
Но старый венгр не мог в ту ночь уснуть.
Он в лес ушел и прихватил лопату.
Наутро ливень кончился в горах,
Роса на листьях превратилась в блестки, —
И редкую находку в тех местах
Старик принес — кудрявую березку…
Солдат поднялся, медленно пошел,
Ступая неуверенно, к порогу,
Сверкающий от влаги белый ствол
Рукою забинтованной потрогал.
…Прошли года. Как память о былом
Береза зеленеет у ограды,
Напоминая венгру давний гром
И сполохи далекой канонады.
Над Венгрией широкая заря,
К березе ветви протянули буки,
И кажется, что верные друзья
В пожатии соединили руки.
ЖАВОРОНОК
